держались железной хваткой, сирот всей родней выхаживали, чтобы не было урону нации. А теперь и татары бросают… недавно в Дом ребенка Ахметку привезли, обрезанного мальца. Просто беда! Сомнениями Анна Сергеевна поделилась с соседом, на что старый служака ответил:

— Мудрено мне это, Сергевна. На службе было проще: не хочешь — заставим, не можешь — научим. А что там в душе… О душе устав молчит. Впрочем, — тут припомнился ему устав поглавнее армейского, — впрочем, когда Христос умирал на кресте, не он ли возопил: «Боже, для чего ты меня оставил?» Получается, небесный-то батька бросил сына в страшную эту минуту… Потом, правда, одумался… воскресил… взял на небо. Вроде как искупил грех… Может, за свою же минутную слабость? Так что, — вздохнул отставной служака, — распинать брошенных детей — старая традиция.

Собеседники стояли, опершись подбородками на черенки лопат, каждый на своей стороне забора, но чувствовали, что в горьких размышлениях о жизни межи между ними не было.

— Я читал, — Иван Степанович снял рукавицу и поднял указательный палец, — я читал, в Карфагене ученые нашли целое кладбище — сплошь детские косточки. Жертвы, стало быть. На алтаре забивали детишек-то! А жертвоприношение Авраама? В Ветхом Завете описано. Отец навьючил на сына вязанку дров — для жертвенного костра, значит, и повел резать… Сейчас вроде не режут и не жгут, а смысл тот же: снова дети — жертвы неприкаянные. Видно, возвращаются прежние-то времена. Набрало человечество кредитов не по средствам, вот и расплачиваемся за прежние грехи.

— Будьте как дети, — припомнила Анна Сергеевна слова из Евангелия, — будьте как дети, и царствие небесное будет ваше…

В голове ее не умещалась бездонная пропасть между Священным Писанием и реальностью. Она догадывалась, что дело не в ее личной способности-неспособности соображать: тут что-то неправильное в самой жизни…

— Наши-то садовые придумки, конечно, забава, не более. С детьми посложнее. Хотя как сказать… — задумался Иван Степанович. Наблюдения над растительностью говорили ему, что для окультуривания дичка нужна большая, кропотливая работа. А вот дичают брошенные на произвол судьбы деревья удивительно быстро. Плод мельчает, былой сахаристости и в помине нет. Зато кислоты вдосталь. Может, и с людьми то же самое…

— Видно, там, — Иван Степанович вскинул глаза кверху, — позабыли о своем земном саде…

Приходила весна… Анна Сергеевна окуналась в радостные хлопоты; стоически перемогаясь на дежурстве (сутки на работе, трое на отдыхе), мысленно переносилась на дачку, где ждали неотложные дела: малину вырезать, клубнику подкормить, раннюю редиску посеять, лучок воткнуть… Нет-нет да и поглядывала через сетку на голые скелеты соседских абрикосов. «Засохнут, — качала головой, — тут и листочку негде проклюнуться, не то что цветку…»

И вот однажды, приехав на очередные трое суток, с изумлением увидела: прямо из ствола, из-под грубой коры полезли росточки!

— Ну, не чудо ли! — всплеснула Анна Сергеевна руками.

— Ничего особенного, — самодовольно почесал бородку сосед, — какая бы кора ни была, под ней почки дремлют. Спят, пока время не придет.

Ах, какие интересные люди оказались дачные соседи! Председатель садового товарищества, добродушный философ, ходит по участкам с проволочной рамкой и указывает, где копать колодцы. Один старичок чует подземную воду даже пятками! Потряс Анну Сергеевну высокий, с мягкой улыбкой тургеневского Калиныча, хозяин клубничной плантации. Живет он в Киеве, а на лето перебирается в Крым.

— Надо, чтобы растение почувствовало твои гены, — внушал он, выкапывая для соседки клубничную рассаду, — тогда оно будет накапливать лечебные вещества специально для вас.

— Как же это? — не без трепета вопрошала Анна Сергеевна.

— Если семена сеешь, подержи их во рту минут десять. Потом положи на ладони, подыши на них… И Бог так делал, когда людей творил.

Просвещая соседку, он вынимал из почвы молодые отростки и бережно укладывал в тазик вместе с земляным комом.

— Не беспокойся, я сам донесу…

По привычке, воспитанной десятилетиями педагогической работы, не особенно того осознавая, Анна Сергеевна собирала и переносила на свою профессию крупицы знания, схваченные то ли в случайной беседе, то ли в свежей газете, то ли на огороде, — везде. Сейчас в ее размышления о детских судьбах вошло нечто новое и неожиданное.

«Спящая почка, — повторяла она про себя, — спящая почка… А что из наших-то спящих горемык прорастет, когда проснутся?»

Большинство ее коллег были уверены в справедливости народной мудрости: яблоко от яблони далеко не катится. От хорошего дерева — добрый плод, от паршивого — дурь по свету плодится. А уж когда по телевизору стали рассказывать о клонировании, о генах, которые переносят даже мельчайшие особенности организма… Не только форму ушного завитка — все наклонности передаются. Особенно дурные! Садовые наблюдения укрепляли уверенность Анны Сергеевны, что дички в человеческом садоводстве не только место занимают, солнечную энергию, питательную почву зазря переводят, — они весь сад портят горькими и жесткими плодами. Некому их, бедных, на ладонях подержать… Некому вдохнуть душу…

* * *

В понедельник утром капитан Коваженов входил в кабинет главврача Дома ребенка Софьи Алексеевны Ковтун. Ее, конечно, предупредили. Офицер коротко излагал сомнения, для убедительности постукивая ладонью по столу. Пожилая женщина не столько слушала, сколько вглядывалась в его лицо. Наконец что-то вычитала и останавливающе подняла руку.

— Не буду спорить. Конечно, вы правы, Петр… э‑э‑э?

— Петр Петрович.

— Вы правильно сделали, Петр Петрович, что зашли ко мне. Не все тут так просто.

Она еще раз испытующе взглянула на гостя и вздохнула.

— Не от хорошей жизни устроили мы маскарад. Ирочку Иванову в Дом ребенка передали из больницы. Со всеми надлежащими документами. Мать умерла — подралась с собутыльником, тот пырнул ее кухонным ножом. Печень пытались зашить, да зашивать-то нечего. Насквозь протухла от пьянства. Остался у ребенка отец, да где он? Во Владимирском централе, разбойная статья. Отсидел два года из четырнадцати. И получается, — тяжело вздохнула хозяйка кабинета, — получается, что у девчонки как бы российское гражданство. Отец-то россиянин! А жить придется на Украине! Ну, представьте: исполняется детдомовской девочке шестнадцать лет, надо получать паспорт. Российский, разумеется. А как это в реальности? Нынче и обычный-то человек годами в консульстве пороги обивает. А кто она без гражданства? Ни на учебу, ни на работу… Ни жилье получить, ни пенсии оформить. Ну, посоветовались мы с завхозом…

— Вы бы еще и с дворником посоветовались, — скорее с грустью, чем с иронией проговорил капитан.

— Не смейтесь. Завхоз у нас юрист, на пенсии подрабатывает. Вот, посоветовались мы с завхозом и решили: пусть уж лучше Ирочка подкидышем будет. По крайней мере, гражданство без хлопот получит. Была россиянкой — станет крымчанкой. Ну, нарядили ее как следует, мордашку замазали, под дождиком подержали… Да,